Так что я надел шлем, затянул пояс и перевязь, схватил щит и сиганул за борт, едва только «Морской сокол» коснулся берега. Под сапогами чавкнуло, и я почувствовал, как холодная вода заползает в левый сапог, заставляя меня поджимать пальцы. Прохудился, зараза.

— Хромунд, Фридгейр, Даг, остаётесь здесь, — приказал я.

— Опять я остаюсь? — возмутился Даг.

— Не опять, а снова, — отрезал я. — Остальные, за мной.

Норманны выскакивали на скользкий берег, Токи поскользнулся и едва не упал в воду, снова вызывая на себя град едких шуточек.

— Тише, — приказал я. — Не спугните саксов своим гоготом.

Викинги отправились к деревне, и мы с Эйриком шли по тропинке через березняк, который я совсем не ожидал увидеть здесь, в Англии. Я всегда полагал, что берёзки это что-то исконно русское, наше, родное, но нет, здесь они тоже присутствовали.

Внутри рощи взгляд выхватывал хижины углежогов и их костровые печи, пеньки, щепу и срубленные ветки. Рядом определённо находился какой-то посёлок. На монастырь или хотя бы церковь я не рассчитывал, но и в обычных сёлах можно было разжиться серебром, ценными товарами вроде меховых шкурок, домашней утварью или железными инструментами, которые легко перековывались на оружие. Кто знает, что искать, всегда найдёт, чем разжиться. Ну и банальный провиант, разумеется, угнать скот и забрать урожай.

Деревня показалась сразу за опушкой. Первой нас увидела какая-то баба с вёдрами, тут же выронив свою ношу и начав истошно вопить. Вёдра, как назло, были пусты, и я углядел в этом недобрый знак.

— Вперёд! — прокричал я, и мы перешли на бег, начиная сеять разор в очередной безымянной саксонской деревушке.

Поднялся крик, шум, гам, в деревне началась паника. Жители разбегались в разные стороны, бросая всё и разумно полагая, что лучше попытаться выжить в весеннем лесу, чем погибнуть в тщетных попытках защитить свой дом.

Хотя если бы в деревне нашёлся хоть один опытный воин, способный поднять людей на защиту, пусть даже с вилами и косами, то нам бы не поздоровилось. Местных было попросту больше, одних только мужчин здесь наберётся с полсотни. Против трёх десятков викингов.

Но такого храбреца в деревне не нашлось. Некоторые пытались, конечно, но это были разрозненные очаги сопротивления, которые легко гасились в зародыше, никто из местных не мог на равных противостоять воину-норманну. Все, кто был способен, предпочитали вступать в дружину местного тана, которая сейчас находилась где-то далеко отсюда.

Так что викинги скорее сгоняли перепуганных крестьян в одну кучу древками копий, чем реально сражались. Убивать селян ради потехи я запретил, мотивируя это тем, что мы не убиваем овцу, чтобы состричь с неё шерсть, и этот аргумент, как ни странно, сработал. Мы уже чувствовали себя хозяевами на этой земле, а хозяин должен быть рачительным и скрупулёзным, не растрачивая попусту своё имущество. Пусть даже это имущество ходит на двух ногах и пока не знает, что кому-то принадлежит.

Сам я тоже старался не лить кровь зря, ни свою, ни чужую, и в этом набеге даже ни разу не коснулся топорища. За меня всё делали мои люди. Иначе зачем вообще становиться начальником? Только для того, чтобы не работать самому.

Жечь крыши просто так тоже теперь стало нельзя, к неудовольствию наших штатных пироманьяков вроде Токи или Хальвдана. Во-первых, это долго, во-вторых, сразу даёт понять всем вокруг, что происходит с деревней. А я всё же старался соблюдать маскировку даже сейчас.

Зато врываться в хижины и переворачивать там всё вверх дном в поисках чего-нибудь мало-мальски ценного никто не запрещал, как и пользоваться добротой саксонских женщин. Вздумай я запретить ещё и это, меня тут же погнали бы из хёвдингов, так что я вынужден был смириться.

— Люди Нортумбрии! — громко произнёс я, когда всех, кто не успел разбежаться, согнали в центр деревни. — Теперь эта земля принадлежит нам, норманнам!

Селяне испуганно жались друг к другу, поглядывая по сторонам, кто-то неотрывно смотрел на меня, некоторые тоскливо глядели на собственные хижины, где бесчинствовали викинги. Дети хватали матерей за юбки, старики угрюмо буравили нас колючими взглядами. Некоторые молились, некоторые бормотали проклятия.

— Король Элла бросил свой народ! — продолжил я.

— Наш король это Осберт! — посмел возразить один из стариков.

— Неважно! Важнее то, что теперь мы здесь правим! — сказал я.

— «Мы» это кто? — спросил кто-то из деревенских.

— Даны, тупица! — ответили ему свои же.

— Заплатите дань, и никто больше не пострадает, — сказал я, выразительно глядя на трупы тех, кто попробовал поднять оружие против нас.

— Вы же сами всё забираете! — воскликнула какая-то баба.

Я кивнул. Иначе и быть не могло. Одним только добрым словом тут ничего не добьёшься, более того, крестьяне воспримут доброту как слабость и начнут тебя прогибать, а это недопустимо. Поэтому приходилось действовать так. Жестоко? Жестоко. Возможно, кто-то из них теперь не доживёт до следующей весны из-за нас. Но это жестокое время само по себе, и эти крестьяне так же жестоки, если дать им волю или проявить слабину.

Всё ценное вновь выволакивали на улицу, складывая в горку. Больше всех усердствовал Эйрик, по всей видимости, ещё с прошлого посещения деревни зная, где тут хижины побогаче, а где можно и не смотреть. Я глянул мельком — неплохо, но всё-таки несравнимо с монастырём или церковью. Всё-таки у селян брать особо и нечего, кроме жратвы.

— Тайники, серебро, золото, — произнёс я. — Не заставляйте нас тратить время и переходить к крайним мерам.

Золота у этих голодранцев быть не могло даже в теории, они и видели-то его максимум издалека, у какого-нибудь богатого олдермена или заезжего купца, но серебро могло найтись, если хорошенько поскрести. Вот только пытать мне тоже никого не хотелось. В конце концов, это не враги, не бородачи-моджахеды, не зататуированные нацики, а всего лишь селяне. Средневековые, хитрые, практичные, жестокие, но всё равно всего лишь селяне.

К счастью, никого пытать не пришлось. Из толпы протиснулся один мрачный старик, спросил разрешения принести своё сокровище. Сначала я думал, что он пытается так отвлечь внимание на себя, но всё-таки разрешил, и старик принёс небольшой горшок с жемчугом и прочей бижутерией, которая на меня не произвела никакого впечатления, но на всех остальных подействовала как положено, даже на его односельчан. Я просто видел слишком много подделок в своё время и забыл, что здесь такое подделать невозможно.

— Скотты. Они добывают, — пояснил он. — А теперь убирайтесь.

Дерзко, но правильно. Я принял выкуп за деревню, похлопал его по плечу и приказал возвращаться на корабль. Одним этим горшком поход уже окупился с лихвой.

Глава 21

На корабль вернулись быстро, нагруженные добычей, в полном составе, счастливые и довольные. Пришли, забрали, ушли, всё как по нотам. Даже слишком просто, если так подумать. Но баба с пустыми вёдрами всё не шла из моей головы, и я всё время ожидал какого-то подвоха.

— Эйрик! Веди обратно, — приказал я.

Тот чуть ли не пулей бросился к рулевому веслу, не веря своему счастью, а я принялся пересчитывать добытое непосильным трудом. Всё то, что теперь лежало на дне драккара, заботливо прикрытое кожами и свёрнутым парусом. Тут вам и меховая рухлядь, и бочки с элем, с медовухой, с сидром, мешки с мукой, немного после зимы, но всё-таки есть, вяленое мясо, мёд, скобяные изделия, железные крицы, серпы и молоты, старые доспехи, новые сапоги, отрезы ткани, и многое-многое другое.

По-хорошему, это всё нужно было поскорее продать, потому что в Йорвике я надеялся взять добычи ещё больше. В несколько раз. А так как драккар у нас не резиновый, продавать это всё придётся за бесценок какому-нибудь жадному мошеннику, возможно, даже у нас в лагере. Примерно так же, как большинство из нас продало долю добычи из монастыря. Буквально за гроши, чтобы потратить всё на эль, новый щит или красивые сапоги с вшитой в голенище железной полосой.